Ведь всё очень просто:  ты имеешь сейчас то,  чем жил всё это время,  что думал, что хотел, только это наполняет и окружает тебя. Откуда чему взяться самому по себе?
     Что говорить, что ты дурак - ты попробуй это подумать.      На улице серость непролазная. Вообще, в мире нескончаемая и непролазная серость.  Всё кругом вздыхают: ох, эта погода! А зачем им солнце - чтобы ещё ярче видна была их тупость и идиотизм?!  Им бы,  кретинам,  полярную ночь на триста  шестьдесят пять дней в году, чтобы только с фонариками блуждать. Ведь такие рожи,  с такими выражениями, что просто караул кричать хочется.
     С утра  лёгкая лихорадка в обычной сборке себя из всевозможных весьма  самосостоятельных  и  капризных  полусущностей, разбредающихся  кто  куда,  стоит  только уделить внимание какой-нибудь одной.  Ежеутренний первозданный хаос. Существо мое изо  дня  в день делает одно и то же - зарождается.  Наверное, такое я существо,  такое маленькое информационное  животное  - "утренний зарожденец",  живёт только тем, что утром рождается, а вечером помирает.  Но это у него не как у всех  -  помер,  и завтра  можно уже не беспокоиться - у него это такая форма существования. Очень аппетитно это у него получается, со вкусом, со  знанием  тонкостей техники помирания и возрождения.  Знает всякие экзотические, мало кому известные особенности и страшно экстравагантные  способы помереть при полной того невозможности,  на любом месте, в любое время, как только это ему понадобится. Потому, наверное, оно очень вредное для окружающих: кто вздумает с ним тесно пообщаться,  начинает  проникаться  "прелестью"  такого времяпрепровождения и когда-нибудь обязательно помрёт,  только родиться-то утром не сможет - это только  "зарожденец" может. От него исходит "канцероген смерти". Впрочем, "канцероген жизни" тоже,  они у него взаимосвязанны,  один без другого существовать не могут,  один вытекает из другого.  А у других "информационных животных"  совсем  другие  "назначения" жизни  и смерти,  потому он для них опасен.  Он недавно понял, что плохо регулирует свою скорость - часто спешит и оказывается кое-где раньше,  чем ему там следовало оказаться,  а это то же самое,  что совсем не в том месте.  А  это,  между  прочим, очень  мешает  ему вновь рождаться тогда,  когда это ему нужно (т.е. когда помрёт опять). У него, вообще, отношения со временем и пространством весьма забавные,  хитрые.  Он и сам,  надо сказать,  хитрющий - жуть, но только сам с собой, а как с другими,  так мудрит чего-то,  мудрит,  ну, думаешь, сейчас такое выдаст,  а он накрутится сам на себя,  намотается, весь извернётся и говорит восхищенно:  "Во как! Здорово, а?!" А чего там здорового, и не объяснит никому.  Кто поумнее и поосторожнее - пройдёт мимо потихоньку,  от греха подальше, ну, а кто вникать начнёт - до конца жизни это всё разматывать будет, да так и не разматает никогда. Он же помирает и рождается сам в себе, хотя думает, что всюду.
     Да, тут - в моей комнате, поросшей пылью, в которой, несмотря на довольно складно поставленную мебель,  всё время  кажется,  что обитатель её не в ладах со своими руками,  ногами, нервами и,  вообще,  с головой в целом.  Глядя  на  окружающее пространство,  обильно  посыпанное всякими мелкими предметами, самого разнообразного бытового назначения,  первое, что приходит  на  ум  - с человеком случилось всё сразу:  он только что пришёл после долгого и тяжёлого путешествия, потому ключи там, где  он  их бросил устало - почти посредине рабочего стола (ну да,  в последней мускульной конвульсии бросил и упал);  там же рядом часы, как-то так, что, вроде, хотел что-то сделать через какое-то время; но вот тут же, наискось, ручка, колпачка нет - явно писал что-то,  но бумаги как-будто нигде не видно, только там и сям несколько вкладок к аудио-кассетам,  да и кассеты  - вон,  вон и вон ещё парочка - может этикетки наклеивал?  (ага, упал и давай этикетки наклеивать, а что - чего только не бывает);  да  нет,  звонил скорее всего - телефон прямо посередине стола,  стоит так,  что мешает клавиатуре,  да - звонил и явно только  что,  какой нормальный человек так телефон держать будет?  (э-э... ввалился, ключи бросил, упал, этикетки наклеил и в последний раз позвонил, а что такого-то?) - нет, сначала курил - две пачки сигарет тут же, между ключами, ручкой и клавиатурой,  вперемежку  с зажигалкой,  но раскрыты обе - пробовал что ли? (ну, конечно, попробовал в одной, в другой, расстроился  и позвонил - в последний раз,  и упал).  Да нет же,  какое упал, вон на журнальном столике какая кипучая деятельность абсорбировалась: три здоровенные книги в самиздатовском переплёте, на них ещё две потоньше, но поперёк на них маленький Кафка уголочком  выглядывает из-под плетённой подставки для сковородок,  а на ней две газеты измочаленные,  одна явно с телепрограммой. И ведь так и кажется, что всё положили только что, одно за другим!  (М-да, ну-у... ввалился, бросил, наклеил, покурил,  позвонил, упал и ползком к журнальному столику, дополз и с жадностью читать: одну, другую, третью - нет, думает, не то, поем-ка я  лучше  что-нибудь со сковородки - а сковородки-то и нет - один маленький Кафка,  ну он его хвать,  а в зубах-то  - газеты,  от  голода  небось,  тогда  он  Кафку-то подставкой - хрясь!  - и газетами на них - тьфу!  и уполз отсюда насовсем.) Как это насовсем, когда рядом настольная лампа стоит, только в сеть не включённая? Провод её через весь столик тянется и, обвитый раз-другой вокруг ножки, подсовывает свою вилку прямо на проход между столиком и кроватью. А потом, Кафку-то, хоть пару раз, перелистнул? - Само собой, перелистнул - с чего ж ему ещё газеты-то жрать?  Вот, наверное, Кафку подставкой шмякнул, газеты с программой пожевал-пожевал и давай:  "Свету мне теперь! Свету быстрей!"- лампу скорей ставить, а до розетки уж не добрался - отбабахала его телепрограмма окончательно...  М-да,  у меня тут, что ни предмет, то сюжет, а в целом - поэма, эпическая.
     Вообще-то, на  самом  деле,  кажется,  что у меня тут какие-то битвы проходят, странные такие битвы, с каким-то весьма невероятным противником.
     Какого чёрта  крутится  в моей голове одна и та же дребедень?!  Уже какой день я не могу ничего с собой сделать:  крутятся и клубятся в моём бедном уме, сбиваются в стаи и устраивают гнусные тусовки безобразные глупости,  которые я и мыслями-то назвать не могу. Не знаю, что это такое, вообще.
     Привёз из деревни мать.  Более-менее.  В смысле, что "более-менее"  - мать привёз из деревни более-менее или привёз из деревни более-менее мать? Пардон, не в курсе я. Дорогой туда и обратно обдумывал,  насколько у меня всё заформализованно.  Не опять и не снова, а дальше (во всех смыслах этого слова: глубже, шире, в продолжение, не прекращая, как вчера, так и сегодня,  отсюда и туда, апогей и перигей, как начал, так и буду, а вам какое дело,  что надо - то и делаю). В последнее время это - первая проблема из проблем номер один. Кажется, что её количественная сторона достигла уже границы перехода в качество (а на самом деле сдаётся мне, что давно уже пересекла её).
     Истинный путь - словно тончайшая нить среди бесчисленности всех видимых мне путей.  Так легко её потерять и так трудно найти потом.  Эта нить не на той плоскости,  где пролегают все остальные пути,  избираемые людьми, окружающими меня - она вне её. Встань на твердь плоскости их мира - и нет её, как не ищи. Знать будешь,  помнить - вот же, вот только что, вот мгновение назад всё было по-другому, будешь обшаривать всё вокруг себя и внутри себя,  будешь чувствовать её близость, казаться будет - она то тут, то там, каяться будешь из последних сил, до смерти будешь каяться - но нет,  ни за что не  найдёшь,  стоя  на  их тверди. А для тебя на самом деле она везде - твоя нить, связывающая тебя со светом, с которой ты сам - свет.
     Ты можешь  поискать  твердь где-нибудь в бесконечности и, скорее всего,  всё-таки найдёшь её где-нибудь,  только вряд ли ты теперь узнаешь её. Ты посмотри на неё с поверхности смысла. Видишь - почти ничего нет - она призрачна. Куда делись роскошные,  стройные дворцы империй,  титанические усилия поколений, одинокие феерверки гениев,  равномерно рассеянные по всем временам? Ничего! А вспомни, сколько всего наворотили! И вот, пожалуйста - ничего.
     Мне нельзя  хотеть  ничего  лишнего,  но  оно было - меня встречали воплощения моих прошлых желаний.  Я их  не  узнавал, принимая за превратности пути,  и всегда поначалу отскакивал в сторону,  пугливо уступая им дорогу. И тут же терял луч. Потом я  понял,  что от них надо отказываться,  но отказываться так, словно я ими уже давно владею.  Необходимо было сначала  признать,  что это моё,  поставить в один ряд со всем тем, что мне было по-настоящему нужно, а потом, сделав честный выбор, отказаться.  Только тогда я мог продолжить путь,  а от них оставались одни прозрачные контуры незначительных воспоминаний.